|
В глубине души я даже рад этому. Давно хочется побыть у солдатской могилы совсем одному.
Ускоряю шаг, по чем ближе, тем чаще в просветах между стволами мелькают ребячьи фигурки — одна, другая, третья. Целый отряд  совсем крохотных, каких я еще не встречал тут ни разу.
Выхожу на поляну и вижу: около двадцати малышей облепили ограду могилы, а четверо встали внутри — по углам — и замерли в почетном карауле.
Всматриваюсь внимательно и глазам своим не верю:
— Неужто пятая?
— Пятая, — шепотом отвечает мне воспитательница, которой я и не заметил вначале.
Она подносит палец к губам; нельзя, мол, так громко. Я и сам понимаю уже, что нельзя, и тоже перехожу на шепот:
— А моя? Что-то моей не видно? Не взяли небось самых малявок-то?
— Ваша с Воробьевой Катей венок плетет. Во-он там, за кусточками. Видите?
Быстро иду через поляну, куда показала мне воспитательница, а навстречу мне девочки с готовым уже венком. Серьезные, сосредоточенные, как-то сразу вдруг повзрослевшие.
Венок держат ровно, торжественно, несут аккуратно, словно боятся расплескать ослепительную голубизну его васильков и колокольчиков. Поравнявшие!, со мной, молча кивают на ходу и спешат к пирамиде...
ЕГОР ИСАЕВ, ТЕРСКИЙ КАЗАК
Всадник осадил взмыленного копя у подножия поросшего ковылем кургана, па вершине которого, прильнув к подзорной трубе, стоял Кутузов.
— Откуда? — крикнул сверху вниз адъютант с перевязанной рукой.— Рапортуй!
Прискакавший но шелохнулся, лишь загнанный, припавший на задние ноги кош. его топко захрапел и тут же замолк.
— Ты что, братец, оглох или спятил со страху? — рявкнул адъютант так громко, что Кутузов оторвался от трубы.
| 
