|
Я уже давно закончил свой рассказ, а в землянке было еще так тихо, будто все продолжали слушать. А может, ребята и в самом дело слушали уже не меня — вой декабрьского ветра в железной трубе печурки, сквозь который все отчетливей доносился грохот далекого боя.
— Ну как? Верно я, значит, сказал? Разные пекаря бывают? — резюмировал мой рассказ хрипатый.
— Верно!
— То-то оно и есть.
На следующее утро я покинул гостеприимную землянку. Комбат Майоров дал мне лошадь и пожелал счастливого пути.
Ездовым у меня оказался один из вчерашних собеседников — пожилой солдат, которого я сразу узнал по густому, охрипшему басу.
Ковда мы проехали по лесной дороге километра два или три, он обернулся ко мне и, протянув полный, завязанный «под горлышко» кисет, сказал:
— Куришь? Моршанская. С госпиталя еще берегу. А здорово ты давеча им про пекаря-то! Ух, здорово!
— Вам понравилось? Правда?
— Лихо.
Мне даже  самому не верится, что такие вещи на свете бывают.
Бывают. Все, как ость, расписал, точка в точку. Только в одном место, сынок, ошибся, и то самую малость.
А недоуменно глянул на солдата.
— Не в Речице то было, а у самых, считай, Старых дорог, недалече от Белой балки. Понял? — Он весело перекрестил кнутом чуть сбавившую ход лошадь.— А так все справедливо: и про немца, и про хлеб, и про пулю в буханке.
— Справедливо? — удивленно спросил я. — Это хорошо, а то я вот в газету пишу, все боюсь, как бы чего не напутать.
— Говорят тебе, точно, только Речицу па Старые переверни, и полный порядок будет.
— А вы сами-то, папаша, не напутали? Вы сами-то от кого слыхали?
— От кого, от кого! Заладил...
— Нет уж, начали, так говорите до конца, газета — есть газета.
— А ты меня не выдашь?
— Что вы!
— И почать не пропустишь?
— Ив печать. А что?
— А то, что везет тебя младший сержант технической службы коренной волжанин-саратовец. Понял? — Солдат еще раз беззлобно хлестнул лошадь и добавил: — Той самой пекарни, значит, главный пекарь, Он обернулся, и я в первых лучах рассвета увидел его белый висок.
| 
