— Вот вы, ребята, наверно, и не догадываетесь о том, что ваши одногодки прошли но дорогам тысяча восемьсот двенадцатого года, и как прошли! Только в одном Бородинском бою, например, отличились ставшие потом декабристами подростки, совсем, можно сказать, мальчики — Пестель, Волконский, Муравьев-Апостол и многие, многие другие. З наете, сколько каждому было тогда лет?
— Сколько?
— Пестелю девятнадцать, Муравьеву-Апостолу шестнадцать, Волконскому шестнадцать, даже неполных. Немного?
— Да-а... Великие были люди... — послышалось из разных концов зала.
— С таких, ребята, надо делать жизнь. Верно, что ли? Согласны?
— Верно. Согласны,— дружно ответили пионеры.
Время было позднее, мы стали прощаться.
— Спасибо вам большое, приходите еще! — обступили пас со всех сторон.
Кто-то принес два букета цветов — мне и Майбороде, кто-то попросил разрешения проводить нас до «Мисхора», но мы воспротивились:
— Не надо, поздно ужо, вам давно нора спать, ребята, доберемся и так.
Шумный культорг наш куда-то исчез, и мы, говоря откровенно, но очень его искали. После такого вечера хотелось пройтись не спеша, помолчать и подумать.
Всю дорогу мы шли, почти не разговаривая, только изредка останавливались, чтобы перевести дух.
— Хороши ребятишки? А? — спрашивал я Майбороду.
— Хлопцы что надо! Только, может, зря мы так с ними?
— Как?
— Ну, все о войне да о войне. Не опалили они крылышек — и слава богу.
— Кое-кто и опалил.
— Сколько, ты сказал, Волконскому было?
— Шестнадцать.
— Неполных?
— Неполных.
— Да-а...
— А твоей воронежской девочке сколько? Наверно, и того меньше?
— Ну, ого ж совсем другое дело.
— Почему другое?
— Ну, это как бы тебе сказать, исключительные случаи, вспышки особых талантов,— стоял на своем Майборода.
|