|
И ничто не может изменить этого ощущения — ни учтивое козыряние встречающихся в «зоне» лагеря офицеров и чисто немецкое щелканье каблуками, ни услужливая готовность выполнять любое распоряжение  офицеров лагеря, ни бесконечные «яволь». Меня несколько дней, как кошмар, мучила мелодия эстрадной песенки, исполнявшейся одним из военнопленных: ,р Яволь, майне херрн, | Дас хабен вир зо герн — Яволь! Яволь! Яволь!1 У некоторой части пленных *— открыто заискивающее выражение лица. Но все это не обманывало, не снижало чувства обостренной настороженности и почти фронтовой бдительности. Во-вторых, было и другое, не менее остро ощущаемое чувство.
Оно диктовалось особенностями мировоззрения советского человека, который, еще не имея конкретных фактов и данных, не мог, однако, не знать, что в одноликой, на первый взгляд, массе обезоруженных и внешне вполне покорных солдат и офицеров есть (и непременно должны быть!) не только непримиримые враги, военные преступники, но и просто обманутые гитлеровскими посулами рядовые немцы, а может быть, и противники кровавого гитлеровского режима. по команде «смирно» на утренней поверке, которую они по-своему называли «аппель», и староста лагеря военнопленный румынский подполковник Николае Камбрэ отдавал рапорт начальнику лагеря полковнику А. С. Новикову, я думал о том, что этот замерший на мгновение строй солдат и офицеров вражеской армии, в сущности, представлял собой малую модель всего гитлеровского вермахта. А ес- 1
«Так точно, господа, Мы любим это очень — Так точно! Так точно! Так точно! U3 ли взглянуть шире, то, может быть, даже всего рейха с его большими и маленькими фюрерами, фанатичными нацистами и милитаристами старопрусского образца, с одной стороны, и с призванными из запаса рабочими, крестьянами, интеллигентами — с другой, среди которых, кроме приверженцев фашизма и его сознательных противников, были и те, кто просто искренне радовался своему нахождению в плену как верному избавлению от кошмаров и постоянных опасностей войны.
|
