|
Я желал ему добра: ведь к моим словам прислушаются и его экономика предприятия была бы облегчена. Я надеюсь, он не коммунист и не комиссар? — спросил Риббентроп.— В этом случае даже мне не удалось бы ему  помочь. Пришлось успокоить самоуверенного лейтенанта: коммунист полковник Новиков обойдется без его содействия — победа рейха не состоится. Мы прощаемся, и племянник рейхсминистра, щелкнув каблуками, в сопровождении конвоира отправляется в свой изолятор. А я сажусь записывать по свежим следам содержание нашей беседы.
Сегодня вечером шифровка уйдет в Москву. . Нередко к нам в кабинет заходят офицеры, которые просят записать где-либо, что их дядя (тетя, шурин, двоюродный брат и даже сосед) был коммунистом или социал-демократом или сидел в концлагере, а в это время «он лично» помогал семье «врага рейха». Пожилой капитан Лигниц, например, просил пометить в его документах: он знал, что у его соседа Штрубеля в Лю- 122 беке по вечерам собираются несколько человек, слушают передачи московского радио.
Знал, но не донес. Хотя, если бы сообщил куда надо, не ходил бы в свои годы только капитаном. — Запишите это, пожалуйста, в мою анкету,— настойчиво просил Лигниц. Благодаря откровенному признанию одного из таких «родственников» я получил возможность побывать у Георгия Димитрова и побеседовать с ним. Как-то вечером после «аппеля» ко мне подошел лейтенант Герберт Вернер.
Молодой военнопленный заявил, что он — родной племянник (везло мне на племянников) обер-прокурора Вернера, того самого, который выступал в качестве государственного обвинителя на Лейпцигском процессе. Лейтенант подчеркнул, что во время процесса, будучи еще мальчиком, подолгу спорил с дядей, доказывая, что мужество Димитрова достойно восхищения. «На этой почве даже возник семейный конфликт»,— рассказывал Герберт. И далее молодой Вернер уверял, что его симпатии всегда были на стороне Димитрова.
|
